Я родился 24 апреля 1941 года в Москве, в Пироговской клинике. Отец – Шерстнёв Борис Илларионович, родом из Уфы, рано ушел из дома. Работал подмастерьем сапожника и, когда настало время, пошел добровольцем в армию. Служил в кавалерии. Потом поступил в Артиллеристскую академию имени Дзержинского, окончил её и остался там преподавателем.
Когда Академию эвакуировали в Самарканд, отец, недолго пробыв там, отпросился на фронт, где и погиб под Сталинградом в 1942 году. Так что я его совсем не знал.
Мама родилась в Удмуртии близ города Глазова. Закончила там школу, уехала в Ленинград и продолжала учиться в Институте физкультуры имени Лесгафта. По окончании активно занималась спортом, играла в сборной волейбольной команде Ленинграда. Когда познакомилась с моим отцом, тот, круто, по-военному, категорически запретил ей «махать голыми ногами», и мама «моталась» с ним по разным гарнизонам. Потом оба осели в Москве. Во время войны она вынуждена была оставить отца в Самарканде, увезя меня к своей двоюродной бабке в село Юкаменское, тоже недалеко от Глазова. Случилось это из-за моего крайне слабого здоровья. Работала счетоводом, возила зерно на мельницу, отбивалась от волков. За мной ходили две двоюродные сестренки. Родственников отца я совсем не знаю. Все связи потерялись. Маминых братьев и сестер хорошо помню по её рассказам.
Кончилась война. Мы вернулись в Москву – в дом Академии в Большом Новинском переулке – теперь это проспект Калинина, Новый Арбат. Детский сад, школа №637, пионерские лагеря – все пролетело быстро, как теперь кажется. В школе чем только не увлекался. Первым сильным желанием, которое осталось до сих пор, было стать музыкантом. Во двор нашего дома иногда приезжал духовой оркестр Академии. Годы были тяжёлые. Надо было чем-то скрасить жизнь. Тогда я впервые «заболел» музыкой. Тогда же слушал по радио (старой чёрной «тарелке») трансляции опер вместе с сестрой мамы тётей Валей, страстной любительницей оперы. Особенно Верди – и уж, конечно, «Травиаты». Мы слушали и плакали вместе над судьбами героев.
Но в 7 классе, в 14 лет, пришло увлечение театром. Меня привели в Драмкружок Киевского Дома Пионеров, где я с удовольствием занимался, попутно осваивая свой первый инструмент – гитару. Уже к концу обучения в школе, руководительница нашей театральной студии, дивная Александра Георгиевна Кудашева, решила, что мне нужно поступать в театральный институт. Для большей уверенности в этом решении, она пригласила на наш спектакль «Свои люди – сочтёмся» по пьесе Островского, самого Бориса Захаву. Тот дал добро! Мы занимались с Александрой Георгиевной все лето. Осенью, мы с моим однокашником Славой Езеповым, ныне актёром Малого театра, отправились в Вахтанговское училище, потом во МХАТ – были хорошо оценены и там и там, но выбрали всё-таки МХАТ. И не жалеем об этом, так как педагоги тогдашней Школы-Студии МХАТ были более, чем уникальными личностями и знатоками своего предмета. Об этом можно рассказывать отдельно и долго.
В дипломном спектакле «Борис Годунов» я играл царя Бориса. Звали меня в Художественный театр. Но руководитель курса, Виктор Карлович Монюков, сказал, что молодых ролей давать мне не будут, стариков своих в театре много, так что – отговорил. И нашёлся новый путь – собралась компания из семи человек, уехали в Киев, в театр Русской драмы. В то время это был очень хороший театр с замечательными старыми традициями, великолепными актёрами еще старой дореволюционной школы. Достаточно назвать только Юрия Сергеевича Лаврова (отца Кирилла из БДТ). Он иногда после спектакля заходил к нам – жили мы в первый год в театре. Это были прекрасные беседы – монологи Лаврова. Но… «нет в мире совершенства», как говорил Экзюпери. Помимо творчества еще присутствовал быт, который нас заел. После бешеной Москвы – полусонный, сытый Киев показался несносным. И, отработав положенное время, мы, той же дружной компанией, удрали обратно домой.
В Киеве я познакомился с Леонидом Викторовичем Варпаховским – он хотел поставить «Трёхгрошовую оперу» Брехта. Запретили!!! – «Проститутки… воры… зачем это!?» O, tempora… Работал вместе с, начинающим тогда, художником Давидом Боровским. Там же я взялся за трубу и тромбон, так что хулить особенно то время не надо. В Москве я, несмотря на свои усилия и помощь довольно могучих в военных кругах людей, «загремел» в армию. И об этом не жалею. Отслужил в Закавказском военном округе только год – в отдельном батальоне связи – элитное подразделение. И в отличниках побывал, и на «губе» посидел – хлебнул солдатской каши полной ложкой. После возвращения в Москву, на второй день, ко мне домой явились Давид Боровский и Михаил Резникович (бывший режиссер Киевского театра) с предложением идти к ним – в театр Станиславского на конкретную роль в пьесе «Хочу быть честным» Войновича. Театр Станиславского возглавлял тогда Борис Александрович Львов-Анохин – далеко не последний в ту пору режиссёр Москвы. Большой эрудит, умница, любитель музыки, очень тонкая натура. Сразу посыпались срочные вводы – видно пришелся ко двору.
В общей сложности проработал я в театре Станиславского лет 20, за что был «удостоен» медали «Ветеран труда», которую сунули мне мимоходом в коридоре. Но я её не принял. Я попросил, чтобы мне её вручил Аркадий Григорьевич Кругляк, которого принимал ещё в «Оперно-драматическую студию» сам Станиславский. Тогда уж я принял медаль с гордостью, ощутив себя своего рода «внуком К.С.». Времена были, кто помнит, «застольно-застойные». Мы работали. Но работало и время. Ушёл Львов-Анохин. Началась чехарда режиссёров. Что-то скучно стало. Постоянно приглашала в свои, как это теперь называется, антрепризные спектакли, Екатерина Ильинична Еланская. Мы ставили и играли весёлые и серьёзные спектакли, играя в музеях, Доме Учёных и музыкальных школах, где придётся. Ездили и в Ленинград, и в ФИАН в Новосибирске. Было хорошо и интересно. Пока Еланской не дали в руки «Литературно-драматический театр» при ВТО (современный СТД). Здесь мы увязли по уши в болоте дрязг, полупрофессионализма, интриг, сплетен – какой только дряни не нахлебались. Конечно, долго это продолжаться не могло. Я вернулся в театр Станиславского, где уже правили бал ученики Алексея Дмитриевича Попова – Анатолий Васильев, Райхельгауз и Борис Морозов. Снова посыпались роли, вводы – на новой волне, в свежем воздухе. Очень много пришлось сыграть, однако же любимой ролью до сих пор остался 
Кощей Бессмертный. Уж тут я выкладывался на полную катушку – и пел, и танцевал, и фехтовал. И получил лучший комплимент за всю актёрскую деятельность: начало «Кощеевой картины». Я, в луче красного света, поднимаюсь во весь рост – громадный серебряный плащ, высокая корона, ужасающе-красивый грим, черные перчатки с металлическими когтями (сам гнул из консервных банок и сам пришивал, гораздо раньше Фредди Крюгера). Звучит увертюра к выходной арии и, на паузе, два голоса из зала, мальчишек лет по 10-12, первый – «Настоящий!»; второй – «Да нет, артист»; первый – «Я тебе точно говорю – настоящий!». Это до сих пор моя самая высшая награда!
Время текло, с ним утекали из театра и режиссёры. Опять скучно стало. Подвернулись съемки сразу в трёх картинах. Год провел без театра. Понял, что без театра ещё скучнее. Вновь вернулся в театр Станиславского. Сыграл несколько удачных ролей, получил звание Заслуженного артиста России, встретил и полюбил дивную актрису, красавицу Людмилу Макееву. Прошло какое-то время – театром руководил Александр Георгиевич Товстоногов, но… отношения между нами не сложились и мы с Людмилой отправились к Еланской, которая к тому времени уже имела свой театр «Сфера». Снова завал работы самой разной, и хлама было много и забавного тоже.
Однако, снова наступил кризис, до скандала… Пошёл смотреть все театры Москвы от Малого до маленького. Остановился на станции «Перовская» — небольшой театр районного масштаба, но с большими перспективами и предложениями. Я к тому времени достаточно уже «намозолил глаза» зрителю и в кино, и на ТВ. Стал медийным, как нынче говорят. Лет семь прошло. По-разному. Сыграл в трёх пьесах Островского трёх разных купчин. Уже забавно! Был и Пушкин – к юбилею Кирилл Панченко, руководитель театра, сочинил некий «микст» из «Гавриилиады», «Пира во время чумы» и «Песен западных славян». Здесь я опять вздохнул полной грудью. И даже получил на одном из маленьких фестивалей, которые там регулярно устраивали, приз на лучшую мужскую роль – огромный Гжельский электрочайник, который так и пылится где-то на полке в кухне.
Ну, к 850-летию Москвы вручили мне Орден Дружбы, с кем дружбы – не знаю! Горжусь только, что попал в хорошую компанию – с одной стороны у меня кавалерственная дама Монтсеррат Кабалье, с другой – превосходный маэстро Клаудио Аббадо. Сам орден потешает, а компания – тешит. Вот из этого театра я, «дотрубив до звонка», в 2001 году ушел на пенсию, на вольные хлеба. И не жалею. Всё равно зовут в кино, есть по-прежнему театр – теперь уже настоящая антреприза. Сначала «Борис Годунов» (режиссер Деклан Доннелан), где я и в хоре пел, и поляком был, и стулья носил, и в Авиньоне побывал, и всю Британию объехал с севера на юг, Амстердам, Пушкиногорье… Кончилась одна антреприза – подошла другая. Сейчас вози по России пьесу Красноярского драматурга «Жениха вызывали, девочки!». Играем в Москве, на Урале, в Сибире, на Дальнем Востоке, на Байкале. Сумели даже в Вильнюсе показаться. Комедия, с элементами мелодрамы. Все действующие лица – «божьи одуванчики» (так пьеса и называлась сначала). Команда подобралась хорошая. Играем от души и в удовольствие. Зритель нам отвечает радушием, теплым приемом, подарками и пр., и пр. Опять всплыло кино – сразу два. О них говорить не буду, чтоб не сглазить.
Дочь от первого брака, 1964 года рождения. Общаемся мало. Сын женат, отрезанный ломоть. Так что сидим вдвоем с Людмилой у себя «на юге» Москвы, возле Царицына. Я потихоньку работаю. Люда, закончив режиссерский факультет Щукинского училища, работает театральным режиссером, освоила компьютер и делает совершенно изумительные компиляции в фотошопе. Потрясающие! Я уже не знаю, куда их вешать – вся стена перед моим столом ими увешана – это моя «стена радости». На сегодня мне 69 лет, скоро 70. Ну, что же, пока силы есть, можно работать. Да и нужно. Миллионов-то не скопил. Счетов и ренты – нету. Дача есть. Машина у жены. У меня музыка и ожидания продолжения рода. Очень люблю маленьких детей. И, кажется, они меня тоже. Вот, пожалуй, и все.
Ваш Юрий Шерстнёв
2010 год
Скончался 12 мая 2017 года после продолжительной болезни. Похоронен на Борисовском кладбище.
Свежие комментарии